Глава 1. Незаконченная

Я коснулся его руки. По моим ощущениям, он был абсолютно мёртвым.

Сидя на корточках, я задумчиво смотрел. Таких… существ?.. явлений?..

не было в моём мире, и я весьма смутно представлял себе, что должен делать

далее.

Моё одиночество нарушилось столь внезапно, что требовалось время

привести пошатнувшийся мир в равновесие, и потому я лишь наблюдал, не

ребёнок?.. Не мёртвый, хотя ещё несколько минут назад все мои чувства (а им

я привык безоговорочно доверять) утверждали обратное.

Откуда среди моих изысканных зимних кружев возник он — живой или

нет, — оставалось загадкой.

Его губы открылись, но звуков не было. Тогда я направился к

ближайшему из крохотных живописных озёр и принёс воды. Шагая к нему от

озера с бутоном лилии в качестве чаши, я любовался восхитительным

контрастом: изящная невесомость легчайших оттенков голубого, сиреневого и

лилового — и он, пятно ослепительно-золотое с алым и неистово

пламенным… Это было странно и не в моём вкусе, так как я никогда не был

руки и понёс в павильон — отмечая, что даже детёныш гепарда намного

тяжелее.

Опустив его на ковёр у камина, я принёс на сей раз не воды, а сока хмеля

в чаше с узким носиком, когда-то сделанной для первого найденного гепарда

из коры орба — мягкий, но очень прочный материал, который не расколется,

если животное прикусит его нечаянно, но и не повредит его зубам. Чаша столь

долго хранилась на полке, не используемая по назначению, что за годы кора

успела слегка изменить цвет. А он уже открыл глаза и смотрел в огонь так

серьёзно, словно в изгибах языков пламени видел картины или

обратился на меня с тем же серьёзно-отрешённым вниманием; страха я не

ощутил, и это было хорошо, поскольку страх излечить труднее, чем ранения

тела. Но у него не видел я и ранений. Однако по слабому трепету век и полной

бездвижности я заключил, что первоначальное моё суждение — мёртвый —

было весьма недалеко от истины.

Я напоил его соком; он послушно глотал, не делая попыток

сопротивляться. Сок, помимо прочего, и усыплял, но имея дело с существом

более сильной воли, нежели гепарды, я дополнил действие снадобья

Изменяюсь. Дышу. Легко… За что отдал бы я — свободу? Нет такого

сокровища в этом мире… во всех моих мирах. Нет того создания, кто силой,

ложью или нежностью вынудил бы меня лишиться её.

И лечу. Плыву. Изменяясь снова… смеясь. Смех мой слышен во всем

моём мире — шелестом листьев, плеском ручьев, мягким шуршанием

падающих снежинок.

Изменяясь… рыдаю. Долгий, отчаянный крик горя… где-то с гор сходят

лавины. Где-то остров уходит на дно океана. Я потерял… когда-то… Но что?

Неважно. Вот суть моей свободы: я весь — порыв, весь — стремление.

Ураган или тёплый ветерок. Тишина или землетрясение. Неважно…

снов, из капель своих миражей. Я люблю лето — и потому моей зимой тепло.

Я люблю осень — и потому воздух всегда прозрачен, а рощи —

многокрасочны. Я люблю весну, и потому короткие грозы столь неистовы, а

сменяющие их радуги пахнут ландышем…

Я люблю летать.

И оно синее, моё небо.

А мои крылья — сияюще-зелены, как первая трава… Или — солнечны и

ослепительны, когда мне нравится абсолютное одиночество. Или — лиловые,

как грозовое небо… Или, или, или… Но всё это — лишь разные формы моей

белизны, впитавшей всё, отвергающей всё. Я белый, белый, цвета моей

Спустившись к заснеженной, голубовато-перламутровой роще, я

изменился вновь и неторопливо пошёл по узкой тропе, скользя взглядом по

живописным зимним кружевам на ветвях деревьев. Откуда здесь зима и снег?

Иногда я задумывался об этом… мне никогда не было холодно или неуютно,

и свежесть зелени и яркие краски цветов восхищали меня… в памяти

всплывали сады, шпалеры роз — от пурпурных, почти черных, до винно-

красных… и нежно-розовых. И белоснежных…

быль столь неясным и мимолётным, что понять его я попросту не успевал: оно

окутывало меня ускользающим ароматом цветка, для которого у меня не было

названия, и иногда приносило наслаждение, а иногда — боль; но никогда не

становилось ясным…

…и постоянным — тоже. Уходил кто-то, или уходил я… ускользал,

улетал. Назад, к своей свободе.

И всегда оставался Край. Интригуя и останавливая. И хотя понятие

«страх» знакомо было лишь моему уму, но не чувствам, — отношение к Краю

я мог бы назвать словом «страх». И это волновало.

придумал его сам, резво метнулась с плеча на ближайшую ветку, осыпав меня

искристым облачком снежинок).

Но всё-таки мне стоило возвратиться.

Он лежит на мягком ворсистом ковре, глядя в огонь. Я в одном из кресел,

лениво касаюсь струн маленькой лютни; я пою старые (возможно, даже мои)

стихи на мелодию, рождённую только что — от зрелища вспышки пламени на

фоне переливчато-пастельных оттенков ковра. Мои мысли скользят плавно и

поверхностно… да это и не мысли вовсе: я смотрю, я пою, а со стороны слышу

и свой голос, и себя — смотрящего… и тот «я» — со стороны — лишь

(И одна из причин — ничто не действует только в одну сторону.

Прикладывая Силу, ты всегда получаешь отдачу. Я не трус, но я осторожен. С

«отдачей» я знаком не понаслышке, а Сила моя — отнюдь не то, с чем можно

шутить).

Я «со стороны» слушаю свою песню, отрешённо подмечая нюансы: чуть

фальшивящий на самых высоких нотах голос, упавшую на лоб прядь волос

(руки заняты лютней, и пепельная прядка безнаказанно вносит диссонанс в

холодную безупречность выбранного облика), белизну кружевных манжет,

И мне «со стороны» слегка смешно видеть блеск слезы, скользящей по

подчёркнуто бледной щеке.

— У какого-то зверя странный мех.

Я окончил песню, но пальцы по-прежнему перебирали, словно лаская,

струны маленькой лютни:

— Это не зверь.

Я помолчал, оценивая тот факт, что нежданный гость разговаривает так

же, как я. По сути, это не было удивительно: я слушал живых созданий тем

способом, который позволял понять любую осмысленную речь, — но сейчас я

просто понимал. Он в прямом смысле слова говорил на моём языке.

И хотя я мастер в умении расслышать за одними словами другие, но в его

словах — именно то, что сказано. И это удивляет… Отчего-то мне казалось,

что мой «пришелец» — из тех краёв, где «искусственный» в отношении к меху

— полный абсурд… или волшебство.

Глава 1. Финал

Он почти не смотрит никуда — только в огонь. Он почти не ест. Почти не

спит. Почти не разговаривает.

Вскоре его явное пренебрежение красотой моего мира начинает выводить

меня из равновесия. Испытывать раздражение неприятно… как и сознавать,

груди становится тесно, а с глаз моих ветер в диком полёте срывает слёзы.

Красота властвует в моём сердце, и лишь этой власти подчиняюсь я покорно…

никто и ничто более не посмеет повелевать мною. Эта мысль внезапно

приводит меня почти в ярость; облик меняется — из стремительного обитателя

небес я превращаюсь в создание хищное. И опасное. И кричу, кричу…

разбивая пронзительным криком даже тень воспоминаний о днях в неволе,

торжествуя свою свободу.

Не помню. Не желаю.

звёзд — до дна глубочайшего из ущелий… уступаю миг победы ветру,

позволяю ему кружить и нести меня… снова иного, лёгкого, почти

бестелесного, клубок дымчатого тумана с проблесками лазури и серебра.

Там, среди скал, я долго лежу на земле, вдыхая запахи озера, солнца,

сосен. Игра с жизнью в почти-смерть… так завораживает.

Однажды я решусь пойти на Край.

Однажды…

Я поднимаюсь и начинаю путь назад — к дому… одному из домов, столь

бесцеремонно захваченному пришельцем. Выгнавшим меня оттуда в едва ли

не смертельную битву с небом и ветром… а он даже не понимает этого. Мне

Внезапно мне становится совсем неуютно, и я отбрасываю и пустые

размышления, и все эти неясные чувства… и просто устремляюсь домой.

К нему. Кто бы он ни был… и как бы раздражающе ни молчал.

В конце концов, если живое существо способно постичь красоту огня —

оно сумеет однажды насладиться прелестью красоты и другого рода.